Исчезнувшая сестра [litres] - Алла Кузьминична Авилова

22

Когда Федор замкнулся в себе после закрытия проекта «Верхний лагерь», Элеонора стала думать, что жизнь потеряла для него смысл. Но он через какое-то время вдруг воспрял, правда, только внутренне. Его физическое состояние продолжало ухудшаться, в то время как глаза у него снова засияли, а на губах опять начала появляться его притягательная мягкая улыбка.

Ходить Федору становилось все труднее. Инвалидное кресло было бы для него хорошим подспорьем, но он его не хотел. С какого-то момента Федор мог передвигаться вне дома только с чьей-то поддержкой. Когда он выходил на прогулку по территории верхнего лагеря, рядом с ним была Элеонора. Но потом появился еще один человек, кто стал с ним гулять, – его мать.

Софью Ивановну все же обеспокоил мой рассказ о ее сыне во время нашей последней встречи, и в результате она решила отправиться к Федору, чтобы все увидеть своими глазами. Это было вскоре после того, как Мокшаф вышел из депрессии после краха главного дела своей жизни.

Софья Ивановна застала сына на исходе физических сил, но жизнерадостным, а Элеонору – изнуренной и мрачной. В бунгало Федора имелась комната, которой они не пользовались. Софья Ивановна, никого ни о чем не спрашивая, поселилась там и взяла на себя полный уход за сыном.

Мать была с Федором до конца его дней, которых оставалось не так уж много. Она практически вытеснила Элеонору из его жизни. Это было и хорошо и плохо. Хорошо, потому что Эля уже тоже была на исходе сил, плохо – потому что она и Федор оказались на расстоянии друг от друга, а этого они не хотели.

Но было невозможно даже хоть немного отодвинуть Софью Ивановну от Федора: он был для нее никакой не Мокшаф со своей отдельной жизнью и далекими от нее потребностями, а только всего лишь умирающий неженатый сын. А рядом с умирающим неженатым сыном в ее понятии должна быть мать. Как выразилась Элеонора, этот жизненный принцип врос в Софью Ивановну с некоторой кривизной и занял в ее образе мыслей больше места, чем подобает, как это бывает с зубом мудрости. Когда такой зуб растет в полости рта криво, он давит на соседний зуб и может вызывать воспаление десны.

Физическая нагрузка, связанная с уходом за тяжелобольными, подчас доводила Элеонору до изнурения, но ей было чаще хорошо с Федором, чем трудно. Она бы предпочла все так и оставить и добилась бы своего, несмотря на сопротивление Софьи Ивановны, если бы не одно обстоятельство, связанное с ней самой: она привязалась к «печеночному чаю».

После того как Элеонора убедила Федора отказаться от этого чая, оставалась часть его запаса, стаканов на десять. Этот остаток она на всякий случай спрятала у себя, а потом как-то раз в момент усталости взяла и заварила «печеночный чай» для себя. Знала о том, что он может взбадривать, и решила попробовать. Ну а поскольку эффект этого конопляного зелья Элеоноре понравился, ее любопытство к нему одним разом не ограничилось. Десяти одурманивающих чаепитий хватило с излишком, чтобы плотно к ним привязаться.

Так что дядя Митя потом стал снабжать этим популярным народным средством уже Элеонору. Ей, конечно, тоже пришлось иметь дело с неприятным побочным эффектом, из-за которого страдал Федор, – возникновением депрессивного состояния в промежутках между чаепитиями. А потом у нее еще стала болеть голова.

Элеонора понимала, что с «печеночным чаем» ей надо было кончать, но на это ей не хватало воли. Да и заботы о Мокшафе не оставляли сил для борьбы с собой. К тому же «печеночный чай» помогал ей легче переключаться с ухода за Федором на ретритеров, с которыми ей все еще приходилось иметь дело. Она привыкла принимать это снадобье перед каждым из своих выходов к ним в конференц-зал, чтобы прийти в соответствующее настроение, что означало почувствовать себя энергичной и бесшабашной.

Приезд Софьи Ивановны и ее участие в уходе за Федором дали Эле возможность наконец-то взяться за себя, но она так и не переходила от намерения к делу. В этом состоянии ее и застало мое сообщение о еще одной драме – той, что разыгрывалась в Москве: угасании нашей с нею матери.

Ей не хотелось верить, что все так серьезно, и она не верила. Она думала, что я предпринимаю еще одну попытку вызволить ее из «Трансформатора» и оторвать от Федора. Но если бы она и поверила в приближавшийся конец Ольги Марковны, она все равно не поехала бы к ней по той простой причине, что считала невозможным предстать перед ней «наркоманкой». У нее не было никакого сомнения, что мать с ее острым глазом неминуемо бы разоблачила